Через год после развала СССР пересекал я на поезде белорусско-польскую границу. В Бресте проблем не было, а на польской стороне -в Тересполе — мне чуть не испортили радостное настроение. — Паспорт, — войдя в мое купе, хамовато распорядился пограничник. У него были маленькие серые глаза и большой сломанный нос. — Вот, пожалуйста. — Цель поездки в Польшу? — рявкнул он на ломаном русском. — Турнир по шахматам в Ченстохове. Пограничник недоверчиво посмотрел на меня. — Шахиста? — Да. Он высунул голову в коридор вагона и что-то крикнул. Через минуту появился долговязый солдат с шахматами. — Будем играть, — сказал пограничник, расставляя фигуры. Он явно был доволен собой и предвкушал скорое разоблачение самозванца. Отыскав на пересечении вертикали «е» и четвертой горизонтали нужное поле, он сыграл е2 — е4 и торжественно взглянул на меня. Я ответил d7 — d5. Пограничник задумался. А я почему-то вспомнил Ильфа и Петрова: «Он чувствовал себя бодрым и твердо знал, что первый ход е2 — е4 не грозит ему никакими осложнениями. Остальные ходы, правда, рисовались в совершенном уже тумане, но это нисколько не смущало великого комбинатора. У него был приготовлен совершенно неожиданный выход». Если у Остапа был приготовлен совершенно неожиданный выход, то у моего пограничника — совершенно неожиданный ход. Он вывел короля на е2. Я взял пешку. Он снова пошел королём вперёд. Я вывел ферзевого коня. Он взял королем мою пешку. Я дал ферзём шах, а еще через два хода — мат. На том самом поле е4. — Хороший шахиста! — похвалил он, возвращая мне паспорт с печатью-разрешением на въезд. Пограничник вышел. А я сидел и думал о его сломанном носе. Я вдруг подумал, что, возможно, когда-то этот пограничник устроил аналогичную проверку боксёру. И эта догадка вернула мне радостное настроение.