Девятая жизнь...

Они уходят ночью или под утро. Чаще ночью. Заранее зная, что уйдут. Некоторые не могут смириться. Они задают вопросы. Кому? Никто им не ответит. Все ответы находятся в них самих. Я сижу в обшарпанном кожаном кресле, жмурясь на свет галогеновых ламп коридора. В воздухе пляшут невидимые пылинки и чьи-то сны, полные кошмаров. - Ну-ка, иди отсюда, - шикает на меня дежурная медсестра Сонечка. Она хочет казаться взрослой кошкой, но пока еще котенок.[cut=Читать далее......] И она плачет иногда в раздевалке, я видела. Ничего, привыкнет. Они все привыкают. Я лениво потягиваюсь и спрыгиваю на пол. Этот драный линолеум давно пора поменять. Кажется, сегодня уйдет тот парень, который выбросился с балкона. Люди не умеют падать на лапы, у них нет хвоста. Дурачье. Пойду, проведаю. Пусть ему не будет страшно в пути. - Соня, где Максим? - Он в ординаторской. Чай пьет. - Операционную! Срочно! Готовьте плазму, большая кровопотеря. Четвертая плюс. - Бегу, Олег Николаевич. - Соня! Почему у нас в коридоре бродит полосатая кошка?! - Какая кошка? - Тут только что сидела кошка… Черт, вторая ночь без сна. Коридор наполнился вдруг звуками – топотом ног, звяканьем металла, негромкими голосами. Из палат выглянул кто-то ходячих больных и тут же мигом шмыгнул обратно. - Господи боже… - Соня, перестань. Ты мешаешь, вместо того, чтобы помогать. - Олег Николаевич, она же вся… - Я вижу. Тампон. Соня! Не спи в операционной. - Простите, Олег Николаевич. - Ты как будто вчера увидела человеческое тело в разрезе. - А меня даже хотели отчислить с первого курса. За профнепригодность. Я в морге в обморок падала. - Уфф… Как же он ее испластал. Как свиную тушу. Максим, что с давлением? - В пределах нормы. А кто был нападавшим, известно? - В полиции разберутся. - Кс-кс. Иди сюда, Мурка. Я приветливо машу хвостом старушке из двухместной палаты, но проскальзываю мимо. Некогда, некогда. А у вас просто бессонница. Попросите потом Соню, она вас спасет маленькой розовой таблеточкой. В реанимации всегда пахнет мышами. Не могу понять, почему. Стерильно, вымыто с хлоркой, белым-бело, но пахнет мышами. Никогда не видела на этаже ни одной мыши. Наверно, это мыши, которые едят жизни. Грызут потихоньку человека изнутри, грызут… Когда я прихожу, они затихают. Ждут, когда уйду, чтобы выйти из темных нор и приняться за свое. Парень еще здесь, я чувствую его присутствие, но он так слаб. Хотя люди сильны. Сильнее, чем они себе в этом признаются. Я ложусь ему в ноги и всматриваюсь в туннель, откуда за ним придут. Не бойся, я с тобой. Спустя месяц. - Соня, я опять видел сейчас на окне у столовой кошку. Какого хрена? - Олег Николаевич, ну какая кошка? - Какая, какая… Полосатая, с хвостом. Вы ее прячете, что ли, всем младшим персоналом? - Олег Николаевич, я понятия не имею, о чем вы говорите. - Я вас всех уволю, к такой-то матери… Что вы улыбаетесь? Через полчаса обход. Выглядываю из-за угла столовой. Кажется, хирург ушел, можно продолжать свой обход. Я знала таких людей по прошлым жизням. Громогласные, ворчливые, но совершенно безвредные. Помогут, попутно обложив матом. Не все понимают разницу между формой и содержанием. Лучше спасти с матом, чем столкнуть в пропасть, ласково при этом улыбаясь. А вот о форме… В палате номер шесть лежит девушка, которую изнасиловали, изрезали ножом, а потом бросили в лесу, недалеко от дороги. Бедняга выползла к утру на железнодорожное полотно, где ее и нашли обходчики. Врачи удивлялись, как она смогла выжить. Вопреки всем законам биологии. Я много знаю про законы биологии, а еще больше про отсутствие этих законов там, где они не нужны. У девушки восьмая жизнь. Предпоследняя. - Кс-кс, Кошка, - зовет меня она. - Мрр. - В больницах не может быть животных, - удивляется девушка. Она сидит в кресле, в дальнем тупиковом коридоре у окна, в теплом байковом халате. Кутается в него, словно мерзнет. - Мрр. - Какая ты пушистая. Посиди со мной, Кошка. - Мрр. Девушка гладит меня по спине, безучастно глядя в глухую стену, покрашенную в унылый синий цвет. - Зря я выжила, - вдруг говорит она спокойно, словно раздумывая. Я укладываюсь на колени, обтянутые веселой тканью в горошек, потому что надо слушать. - Вот я читала в интернете, что умирающие видят жизнь, которая проносится перед глазами в последние минуты. А потом их затягивает в тоннель… Сияющий, как звезда или солнце. Ты слышишь? - Мрр. - А я видела не свою жизнь. Вернее, много не своих жизней. Сначала я вроде бы стояла по колено в ледяной бегущей воде и держала за руку маленького мальчика. А потом оступилась и выпустила его руку… Он закричал и ушел с головой под воду. А я не прыгнула за ним. Потом я видела горящий город и мечущихся людей. В каком-то из домов горел мой отец, а я не знала – в каком именно. Это было ужасно. Потом я оказалась в толпе ярко одетых женщин. Они смеялись, задирая юбки, и хватали за рукава проходящих мимо мужчин. И я тоже… смеялась. А в одном видеокадре я насыпала в суп яд. Кажется, я хотела убить своего мужа… Эти картинки сменялись перед моими глазами, словно в детской игрушке. У меня была такая в детстве – калейдоскоп. Можно было сложить мозаику как угодно красиво. Правда, в том калейдоскопе, что мне снился, складывались только страшные узоры. И ни одного… ни одного светлого и радостного. На мою макушку между ушами вдруг капнуло. Я потерлась головой о безучастную руку девушки, подталкивая ее носом, чтобы она меня погладила. Девушка шмыгнула, вытирая бегущие по лицу слезы. - Уж лучше быть кошкой, правда? – спрашивает она меня, улыбаясь сквозь слезы. Правда. Будешь еще. Если повезет. А не повезет, так начнешь цикл заново. Поплачь, поплачь. Я тоже когда-то плакала. Когда умирали мои дети на руках. Когда меня разрывало на части снарядом. Когда сжигали на костре, и когда убивали за преступление, которого я не совершала. Сейчас человеческая память мне ни к чему. Да и короткая она. У нас, кошек, куда длиннее. - Я теперь не смогу родить. Никогда. Интересно, если женщина не замужем, она сможет взять ребенка из детского дома, как думаешь? - Мрр. Я вижу бегущую по коридору Соню. Она ищет свою подопечную, и она сердита. - Казанцева, вы знаете, что давно пора на вечерние уколы? - Простите. Тут… с кошкой вот… Сонечка воровато оглядывается и гладит меня по спине. - Давайте мне Муську, а сами бегом в процедурную. Понятно? Больная кивает и уходит в направлении процедурного кабинета, а медсестра берет меня на руки, подносит к груди, чешет за ухом. - Ах ты ж… полосатая морда. Пойдем в столовую, там сегодня была творожная запеканка. Тебе оставили пару кусочков. - Соняяяя! Опять эта кошка! Немедленно выбросите ее в окно! - Олег Николаевич, какая кошка? - Вы издеваетесь, да? - Нет, я вас люблю, Олег Николаевич. Я улепетываю по коридору в сторону столовой. У дверей старушки с бессонницей останавливаюсь, насторожив уши. Эти звуки ни с какими другими не спутать, ведь в окно палаты осторожно скребется клювом поздняя гостья - смерть. Просачиваюсь через приоткрытую дверь в комнату, запрыгиваю на кровать. Пожилая женщина так хрупка и мала, что под тонкой шерстью одеяла совсем не ощущается ее тело. - Привет, Мурка, - улыбается она. – А у меня что-то так сердце щемит. Хочется очень увидеть внука… А он гриппом заболел. Но мне дали его послушать по телефону. У меня такая чудная невестка. И сын золотой. Приносили вчера торт, апельсины… Хочешь колбаски? Я слушаю холодное шуршание в окне и мурлыкаю, мурлыкаю, заглушая скрип форточки, куда протискивается костлявая лапка. Ох уж эта девятая жизнь. Нет ничего хуже одиночества в такие минуты. Поэтому я рядом.