В январе к Антоновне пришел климакс. Поначалу никаких особых проблем это событие не принесло. Не было пресловутых приливов и отливов, потливости, учащенного сердцебиения, головных болей. Просто прекратились месячные и все: здравствуй, старость, я твоя!
К врачу Антоновна не пошла, и так много читала и знала, что к чему. Да, и подруги о себе часто рассказывали, делились ощущениями. Тебе, говорили, Антоновна, крупно повезло. Это же надо, так легко климакс переносишь!
Как сглазили подруги. Стали вскоре происходить с Антоновной странные вещи. Понимала она, что это гормональные изменения в организме, которые бесследно не проходят. Отсюда, наверное, и беспричинная смена настроения, и головокружение, и слабость.
Все труднее стало Антоновне наклоняться к внучке Лизоньке, аппетит пропал, спина болеть стала как-то по-новому. По утрам часто отекало лицо, а по вечерам — ноги. Какое-то время на свои недомогания Антоновна особого внимания не обращала. Первыми забили тревогу невестки: какая вы, мама, квелая стали, бледная. Сходите к врачу, сделайте УЗИ, не тяните, с такими делами не шутят!
Антоновна молчала. Сомнения, что с ней что-то неладно, и так уже давно поселились в ее душе. А тут еще стала сильно болеть грудь, ну просто огнем горит, не дотронуться. Низ живота тянет, спать не дает. Часто бессонными ночами под мерное похрапывание мужа, лежала Антоновна на спине, уставившись в потолок, и тихо плакала, думая о будущем и вспоминая прошлое.
Ну как же не хотелось ей умирать! Ведь только пятьдесят два еще, до пенсии даже не дотянула. С мужем дачу начали подыскивать, решили на природе побольше побыть. Сыновья такие замечательные, на хороших работах. Невестки уважительные, не дерзят, помогают седину закрашивать, советуют, что из одежды купить, чтоб полноту скрыть.
Внучка единственная, Лизонька, просто золотая девочка, не нарадоваться. Фигурным катанием занимается, в первый класс осенью пойдет. Рисует хорошо, уже вязать умеет — бабушка научила.
Как же быстро жизнь пролетела! Кажется Антоновне, что и не жила еще совсем. Вот младшего сына только что женила, еще детей от него не дождалась, а тут болезнь, будь она неладна! Утирала Антоновна горячие слезы краем пододеяльника, а они лились и лились по ее щекам. По утрам под глазами образовывались синие круги, лицо потемнело, осунулось.
* * *
Кое-как пережила Антоновна весну и лето, а к осени совсем ей плохо стало. Одышка, боль в спине страшная почти не отпускает, живот болит нестерпимо. Решилась, наконец, Антоновна записаться на прием к врачу и рассказать о своих страданиях мужу.
В женскую консультацию Антоновну сопровождала почти вся семья. Муж, Андрей Ильич со старшим сыном остался в машине, а обе невестки ожидали ее в коридоре.
С трудом взобравшись на смотровое кресло и краснея от неловкости, Антоновна отвечала на вопросы докторши: когда прекратились месячные, когда почувствовала недомогание, когда в последний раз обследовалась. Отвечала Антоновна долго, успела даже замерзнуть на кресле, пока докторша заполняла карточку, мыла руки, натягивала резиновые перчатки.
Докторша осматривала Антоновну основательно, все больше хмурясь и нервничая. Потом бросила короткое «одевайтесь» и подсела к телефону. Антоновна трясущимися руками натягивала непослушную юбку и с ужасом слушала разговор докторши.
— Онкодиспансер? — кричала та в трубку. — Это из пятой. У меня тяжелая больная, нужна срочная консультация. Срочная! Да, да… Видимо, последняя стадия. Я матки не нахожу. Пятьдесят два… Первичное обращение. Да, не говорите… Как в лесу живут. Учишь их, учишь, информация на каждом столбе, а лишний раз к врачу сходить у них времени нет. Да, да, хорошо, отправляю.
Закончив разговор, докторша перешла к столу и стала оформлять какие-то бумаги.
— Вы сюда одна приехали, женщина?
— Нет, с мужем, с детьми, на машине мы, — тихо ответила Антоновна онемевшими губами. Только сейчас почувствовала она сильнейшую боль во всем теле. От этой боли перехватывало дыхание, отнимались ноги, хотелось кричать. Антоновна прислонилась к дверному косяку и заплакала. Акушерка выскочила в коридор и крикнула:
— Кто здесь с Пашковой? Зайдите!
Невестки вскочили и заторопились в кабинет. Увидев свекровь, все поняли сразу. Антоновна плакала и корчилась от боли, словно издалека доносились до нее обрывки указаний докторши: немедленно, срочно, первая больница, онкология, второй этаж, дежурный врач ждет… Вот направление, вот карточка… Очень поздно, сожалею… Почему тянули, ведь образованные люди…
В машине ехали молча. Андрей Ильич не стесняясь шмыгал носом, время от времени утирая слезы тыльной стороной ладони. Сын напряженно всматривался на дорогу, до боли в пальцах, сжимая в руках руль.
На заднем сидении невестки с двух сторон поддерживали свекровь, которую покидали уже последние силы. Антоновна стонала, а когда боль становилась совсем уже нестерпимой, кричала в голос, вызывая тем самым у Андрея Ильича новые приступы рыданий.
Иногда боль на несколько мгновений утихала, и тогда Антоновна успевала увидеть проплывающие за окнами машины пожелтевшие кроны деревьев. Прощаясь с ними, Антоновна мысленно прощалась и с детьми, и с мужем, и с внучкой Лизонькой. Уж не придется ее больше побаловать вкусными пирожками. А кто теперь поведет ее в первый класс, кто встретит родимую после уроков? Кто обнимет ее крепко-крепко, кто поцелует ее, кто восхитится ее первыми успехами?…
* * *
В диспансере долго ждать не пришлось. Антоновну приняли сразу. Семья в ужасе, не смея присесть, кучкой стояла у окна. Андрей Ильич уже не плакал, а как-то потерянно и беспомощно смотрел в одну точку. Невестки комкали в руках платочки, сын молча раскачивался всем телом из стороны в сторону.
В кабинете, куда отвели Антоновну, видимо, происходило что-то страшное. Сначала оттуда выскочила медсестра с пунцовым лицом и бросилась в конец коридора. Потом быстрым шагом в кабинет зашел пожилой врач в хирургическом халате и в бахилах. Затем почти бегом туда же заскочило еще несколько докторов.
Когда в конце коридора раздался грохот, семья машинально, как по команде, повернула головы к источнику шума: пунцовая медсестра с двумя санитарами быстро везли дребезжащую каталку для перевозки лежачих больных. Как только каталка скрылась за широкой дверью кабинета, семья поняла, что это конец. Андрей Ильич обхватил голову руками и застонал, невестки бросились искать в своих сумочках сердечные капли, у сына на щеке предательски задергался нерв.
Внезапно дверь кабинета снова распахнулась. Каталку с Антоновной, покрытой белой простыней, толкало одновременно человек шесть-семь. Все возбужденные, красные, с капельками пота на лбах. Бледное лицо Антоновны было открыто. Ужас и боль застыли в ее опухших глазах. Оттолкнув невесток, Андрей Ильич бросился к жене. Пожилой врач преградил ему дорогу.
— Я муж, муж, — кричал Андрей Ильич в след удаляющейся каталке. — Дайте хоть проститься. Любонька, милая моя, как же так, мы же хотели в один день…
— Дохотелись уже, — медсестра закрывала на задвижку широкую дверь кабинета. — Не мешайте, дедушка, и не кричите. Рожает она. Уже головка появилась…
* * *
В родильном зале было две роженицы: Антоновна и еще одна, совсем молоденькая, наверно, студентка. Обе кричали одновременно и так же одновременно, как по приказу, успокаивались между схватками. Вокруг каждой суетились акушерки и врачи. Пожилой профессор спокойно и вальяжно ходил от одного стола к другому и давал указания.
— И за что страдаем? — спросил профессор у рожениц во время очередного затишья.
— За водку проклятую, она во всем виновата, проклятая, — простонала студентка.
— Ну, а ты, мать? — обратился профессор к Антоновне и похлопал ее по оголенной толстой ляжке.
Антоновна помолчала немного, подумала, а потом тихо, ибо сил уже не было совсем, прошептала:
— Да за любовь, наверное. За что ж еще? Вот день рождения мой так с мужем отметили. Пятьдесят второй годок. Побаловались немножко…
— Не слабо, нужно сказать, побаловались, — усмехнулся профессор. — Так неужели, и правда, не замечала ничего или хитришь?
— Да, что вы доктор! Если б я знала, если б только подумать могла!… Стыд-то какой! Ведь я уже бабушка давно. Уверена была, что у меня климакс и онкология впридачу. Вот и в консультации матки не нашли, сказали, что рассосалась, рак, последняя стадия…
— Срак у тебя, а не рак, — профессор раздраженно махнул рукой. — Все мы живые люди, и, к сожалению, врачебные ошибки еще иногда имеют место быть. Но, хватит разговаривать, тужься, мать, давай. Твоя ошибка хочет увидеть свет!
* * *
Акушерка вышла из родильного зала довольная и исполненная важности. Будет что подружкам рассказать — не каждый день в наше время бабушки рожают.
— Пашкова Любовь Антоновна. Есть родные?
— Есть, — хором ответила вся семья, делая шаг вперед.
— Поздравляю вас, — с нескрываемым любопытством разглядывая мужскую часть семьи, сказала акушерка. А кто отец-то будет?
— Я, — хрипло, не веря еще всему происходящему, сказал Андрей Ильич.
— Он, — одновременно ответили невестки, указывая на свекра.
— Обалдеть, — не удержалась от эмоций акушерка и добавила уже с явным уважением. — Мальчик у вас. Три пятьсот. Рост пятьдесят один сантиметр. Накрывайте поляну, папаша. Еще бы часик и неизвестно, что было бы… К самым родам поспели. Вот чудеса так чудеса. Зачем только в онкологию везли, не понимаю?
(Ольга Клионская)
К врачу Антоновна не пошла, и так много читала и знала, что к чему. Да, и подруги о себе часто рассказывали, делились ощущениями. Тебе, говорили, Антоновна, крупно повезло. Это же надо, так легко климакс переносишь!
Как сглазили подруги. Стали вскоре происходить с Антоновной странные вещи. Понимала она, что это гормональные изменения в организме, которые бесследно не проходят. Отсюда, наверное, и беспричинная смена настроения, и головокружение, и слабость.
Все труднее стало Антоновне наклоняться к внучке Лизоньке, аппетит пропал, спина болеть стала как-то по-новому. По утрам часто отекало лицо, а по вечерам — ноги. Какое-то время на свои недомогания Антоновна особого внимания не обращала. Первыми забили тревогу невестки: какая вы, мама, квелая стали, бледная. Сходите к врачу, сделайте УЗИ, не тяните, с такими делами не шутят!
Антоновна молчала. Сомнения, что с ней что-то неладно, и так уже давно поселились в ее душе. А тут еще стала сильно болеть грудь, ну просто огнем горит, не дотронуться. Низ живота тянет, спать не дает. Часто бессонными ночами под мерное похрапывание мужа, лежала Антоновна на спине, уставившись в потолок, и тихо плакала, думая о будущем и вспоминая прошлое.
Ну как же не хотелось ей умирать! Ведь только пятьдесят два еще, до пенсии даже не дотянула. С мужем дачу начали подыскивать, решили на природе побольше побыть. Сыновья такие замечательные, на хороших работах. Невестки уважительные, не дерзят, помогают седину закрашивать, советуют, что из одежды купить, чтоб полноту скрыть.
Внучка единственная, Лизонька, просто золотая девочка, не нарадоваться. Фигурным катанием занимается, в первый класс осенью пойдет. Рисует хорошо, уже вязать умеет — бабушка научила.
Как же быстро жизнь пролетела! Кажется Антоновне, что и не жила еще совсем. Вот младшего сына только что женила, еще детей от него не дождалась, а тут болезнь, будь она неладна! Утирала Антоновна горячие слезы краем пододеяльника, а они лились и лились по ее щекам. По утрам под глазами образовывались синие круги, лицо потемнело, осунулось.
* * *
Кое-как пережила Антоновна весну и лето, а к осени совсем ей плохо стало. Одышка, боль в спине страшная почти не отпускает, живот болит нестерпимо. Решилась, наконец, Антоновна записаться на прием к врачу и рассказать о своих страданиях мужу.
В женскую консультацию Антоновну сопровождала почти вся семья. Муж, Андрей Ильич со старшим сыном остался в машине, а обе невестки ожидали ее в коридоре.
С трудом взобравшись на смотровое кресло и краснея от неловкости, Антоновна отвечала на вопросы докторши: когда прекратились месячные, когда почувствовала недомогание, когда в последний раз обследовалась. Отвечала Антоновна долго, успела даже замерзнуть на кресле, пока докторша заполняла карточку, мыла руки, натягивала резиновые перчатки.
Докторша осматривала Антоновну основательно, все больше хмурясь и нервничая. Потом бросила короткое «одевайтесь» и подсела к телефону. Антоновна трясущимися руками натягивала непослушную юбку и с ужасом слушала разговор докторши.
— Онкодиспансер? — кричала та в трубку. — Это из пятой. У меня тяжелая больная, нужна срочная консультация. Срочная! Да, да… Видимо, последняя стадия. Я матки не нахожу. Пятьдесят два… Первичное обращение. Да, не говорите… Как в лесу живут. Учишь их, учишь, информация на каждом столбе, а лишний раз к врачу сходить у них времени нет. Да, да, хорошо, отправляю.
Закончив разговор, докторша перешла к столу и стала оформлять какие-то бумаги.
— Вы сюда одна приехали, женщина?
— Нет, с мужем, с детьми, на машине мы, — тихо ответила Антоновна онемевшими губами. Только сейчас почувствовала она сильнейшую боль во всем теле. От этой боли перехватывало дыхание, отнимались ноги, хотелось кричать. Антоновна прислонилась к дверному косяку и заплакала. Акушерка выскочила в коридор и крикнула:
— Кто здесь с Пашковой? Зайдите!
Невестки вскочили и заторопились в кабинет. Увидев свекровь, все поняли сразу. Антоновна плакала и корчилась от боли, словно издалека доносились до нее обрывки указаний докторши: немедленно, срочно, первая больница, онкология, второй этаж, дежурный врач ждет… Вот направление, вот карточка… Очень поздно, сожалею… Почему тянули, ведь образованные люди…
В машине ехали молча. Андрей Ильич не стесняясь шмыгал носом, время от времени утирая слезы тыльной стороной ладони. Сын напряженно всматривался на дорогу, до боли в пальцах, сжимая в руках руль.
На заднем сидении невестки с двух сторон поддерживали свекровь, которую покидали уже последние силы. Антоновна стонала, а когда боль становилась совсем уже нестерпимой, кричала в голос, вызывая тем самым у Андрея Ильича новые приступы рыданий.
Иногда боль на несколько мгновений утихала, и тогда Антоновна успевала увидеть проплывающие за окнами машины пожелтевшие кроны деревьев. Прощаясь с ними, Антоновна мысленно прощалась и с детьми, и с мужем, и с внучкой Лизонькой. Уж не придется ее больше побаловать вкусными пирожками. А кто теперь поведет ее в первый класс, кто встретит родимую после уроков? Кто обнимет ее крепко-крепко, кто поцелует ее, кто восхитится ее первыми успехами?…
* * *
В диспансере долго ждать не пришлось. Антоновну приняли сразу. Семья в ужасе, не смея присесть, кучкой стояла у окна. Андрей Ильич уже не плакал, а как-то потерянно и беспомощно смотрел в одну точку. Невестки комкали в руках платочки, сын молча раскачивался всем телом из стороны в сторону.
В кабинете, куда отвели Антоновну, видимо, происходило что-то страшное. Сначала оттуда выскочила медсестра с пунцовым лицом и бросилась в конец коридора. Потом быстрым шагом в кабинет зашел пожилой врач в хирургическом халате и в бахилах. Затем почти бегом туда же заскочило еще несколько докторов.
Когда в конце коридора раздался грохот, семья машинально, как по команде, повернула головы к источнику шума: пунцовая медсестра с двумя санитарами быстро везли дребезжащую каталку для перевозки лежачих больных. Как только каталка скрылась за широкой дверью кабинета, семья поняла, что это конец. Андрей Ильич обхватил голову руками и застонал, невестки бросились искать в своих сумочках сердечные капли, у сына на щеке предательски задергался нерв.
Внезапно дверь кабинета снова распахнулась. Каталку с Антоновной, покрытой белой простыней, толкало одновременно человек шесть-семь. Все возбужденные, красные, с капельками пота на лбах. Бледное лицо Антоновны было открыто. Ужас и боль застыли в ее опухших глазах. Оттолкнув невесток, Андрей Ильич бросился к жене. Пожилой врач преградил ему дорогу.
— Я муж, муж, — кричал Андрей Ильич в след удаляющейся каталке. — Дайте хоть проститься. Любонька, милая моя, как же так, мы же хотели в один день…
— Дохотелись уже, — медсестра закрывала на задвижку широкую дверь кабинета. — Не мешайте, дедушка, и не кричите. Рожает она. Уже головка появилась…
* * *
В родильном зале было две роженицы: Антоновна и еще одна, совсем молоденькая, наверно, студентка. Обе кричали одновременно и так же одновременно, как по приказу, успокаивались между схватками. Вокруг каждой суетились акушерки и врачи. Пожилой профессор спокойно и вальяжно ходил от одного стола к другому и давал указания.
— И за что страдаем? — спросил профессор у рожениц во время очередного затишья.
— За водку проклятую, она во всем виновата, проклятая, — простонала студентка.
— Ну, а ты, мать? — обратился профессор к Антоновне и похлопал ее по оголенной толстой ляжке.
Антоновна помолчала немного, подумала, а потом тихо, ибо сил уже не было совсем, прошептала:
— Да за любовь, наверное. За что ж еще? Вот день рождения мой так с мужем отметили. Пятьдесят второй годок. Побаловались немножко…
— Не слабо, нужно сказать, побаловались, — усмехнулся профессор. — Так неужели, и правда, не замечала ничего или хитришь?
— Да, что вы доктор! Если б я знала, если б только подумать могла!… Стыд-то какой! Ведь я уже бабушка давно. Уверена была, что у меня климакс и онкология впридачу. Вот и в консультации матки не нашли, сказали, что рассосалась, рак, последняя стадия…
— Срак у тебя, а не рак, — профессор раздраженно махнул рукой. — Все мы живые люди, и, к сожалению, врачебные ошибки еще иногда имеют место быть. Но, хватит разговаривать, тужься, мать, давай. Твоя ошибка хочет увидеть свет!
* * *
Акушерка вышла из родильного зала довольная и исполненная важности. Будет что подружкам рассказать — не каждый день в наше время бабушки рожают.
— Пашкова Любовь Антоновна. Есть родные?
— Есть, — хором ответила вся семья, делая шаг вперед.
— Поздравляю вас, — с нескрываемым любопытством разглядывая мужскую часть семьи, сказала акушерка. А кто отец-то будет?
— Я, — хрипло, не веря еще всему происходящему, сказал Андрей Ильич.
— Он, — одновременно ответили невестки, указывая на свекра.
— Обалдеть, — не удержалась от эмоций акушерка и добавила уже с явным уважением. — Мальчик у вас. Три пятьсот. Рост пятьдесят один сантиметр. Накрывайте поляну, папаша. Еще бы часик и неизвестно, что было бы… К самым родам поспели. Вот чудеса так чудеса. Зачем только в онкологию везли, не понимаю?
(Ольга Клионская)
а кстати, тот боянчег я и не помню, могли и не пообщаться)
Лично за себя могу сказать-я знаю, что я залетела-реально на следующий день после секса)
За всю нашу медицину в данном конкретном случае мне вообще стыдно!
По-сабж: А ты не побаловаться ли решил с бабулей-то? Мож тоже буратинку сострогаете?
Я дочь Еву заделала 22 ноября, а родила 22 августа)
Самое неприятное, что в тот день-22 ноября у меня дедушка помер.
Ну то есть когда Ева родилась, коварная живая бабушка высчитала, что у меня в день смерти дедушки был секс))
Правда, прости Г-споди, через 4 месяца после дедушки и бабушка всё...
А про зачатие - гы! С языковыми курсами ездили в Бонн на семинар по интеграции. Я на третьем месяце. Сидим вечером за общим столом. Училка -немка гдровская спрашивает, когда срок рожать. Отвечаю. Следующий вопрос - а какого числа зачали? Пиздец, думаю, ты любопытная! На выходные, говорю, учебный процесс не пострадал!
Я, как дура подорванная, все 3 месяца неслась к унитазу-но ни разу не добежала))