Спокойной ночи, малята!

Присматривать за нами дядя Гена попросил деда Василия, колхозного пастуха, жившего по соседству. Дед был довольно древний, но шустрый не по годам. Как потом выяснилось, родился Василий Егорович ещё в девяностом году девятнадцатого века. И в то лето ему уже 84 годочка стукнуло. …

Как-то вернулись мы с дружком с рыбалки под самое утро. На леща ходили. Там такой
причал мужики сколотили для лодки дяди Серёжи безного. Безногим-то он не с детства был, а лишился он своих нижних конечностей в пятидесятых, когда служил сапёром и разминировал леса и сёла Западной Украины. С утра он сам возле этих мостков рыбачит: приплывает на лодке в часов рять, подкормку кинет и сидит, пока леща не вытянет. Если рыбина меньше трёх килограмм, он её отпускает. Сколько раз мы его просили, чтобы он нам «мелких» лещей отдавал, но дядя Серёжа был непреклонен и «мальков» отправлял, как он говорил: «К мамке с папкой».

Вот мы и решили такого же огромного леща выловить. Долго сидели, часа 2-3, но один такой всё-таки у Андрея клюнул. Дружок с ним попытался бороться, но лещ оказался сильнее и сдёрнул горе-рыбака с мостков в воду, я даже подскочить на помощь не успел.

Правда, удочку Андрюха из рук не выпустил, и рыба таскала его по заливу
минут пять. Жаль, что леска не выдержала, и лещ килограмм на десять ушёл…
Вернулись мы домой без улова, к тому же, все мокрые, но переполненные адреналином и впечатлениями. Шмотки повесили сушиться, а сами забрались на сеновал… Сна, естественно, не было, какой сон после таких приключений. Ну и начали дурачиться
да песни орать. По воде звук далеко разносится, а у Андрюхи голос высокий, звонкий, как у девчонки… Закончили очередную «арию», слышим, кто-то по лесенке к нам на сеновал пытается забраться… Затем, истошный крик:
- Надька, сучка, блядина пермская, а ну подь сюды! Надька, кому сказал, подстилка ты городская! Сёня же тебя обратно к мамке отправлю, позоришь прадеда на всю округу!..
Мы с друганом замолкли, затаились, но не выдержали и прыснули…
- Надька, стервь пучеглазая, а ну слазь, всё равно тебя достану!
Видим, в дверь оглобля просовывается и начинает шурудить в сене. Но до нас далеко: сеновал-то длинный – метров десять, а мы ближе к дальнему краю лежим.
Оглобля потыкалась, потыкалась да и убралась. Кто-то закряхтел, следом заскрипели перекладины лестницы. В проёме появилась голова деда Василия. Голова
поморгала глазами, привыкая к сумеркам, огляделась, и упёрлась взглядом в нас. С минуту
молчала, а потом заговорила, как ни в чём не бывало:
- А где Надька? Куда вы её спрятали, охальники?
Мы снова заржали…
- Нет её здесь, Василий Егорович, - отвечаем, - это мы пели и орали.
- Врёте, небось? А ну-ка, спойте чё-нибудь! – сам-то он уже понял, что опростоволосился.
- … Звёздочка моя ясная, как ты от меня далека… - затянули мы.
- Иш ты, варнаки, и правда, вы… А где Надька – сучка, прошмандовка, не знаете?
Но это уже был риторический вопрос деда Василия, к нам никакого отношения не имевший.
- Вы, соколики, сегодня рыбки наловите поболе, в ночное пойдём, ухи наварим, а как стемнеет, я вам страшные сказки сказывать стану.
Задание деда Василия нами было выполнено и даже перевыполнено: к рыбе ещё накопали молодой картошечки на колхозном поле…

Ушица под чутким руководством Василия Егорыча получилась на славу!
Ночь выдалась безлунная и пасмурная, тучи плотно закрыли небо, огонь освещал только небольшой круг возле костра. Где-то ухал филин… Лучших декораций и
звукового фона, для обещанных дедом Василием страшных сказок, придумать было
трудно… Мы с ребятами сгрудились вокруг деда, ну и он не заставил себя
долго упрашивать, прокашлялся, высморкался, понизил голос и начал рассказывать:
«В святки, когда шуликуны* в полынье купаются, по улицам носятся, девки на поклон к сатане идут, чтобы подсказал, какой жених их ожидает. Он имя и распоряжается. Вон, у нас одинов на росстань, где осина бесовская стоит, отправились девки слушаться. Моя-то
супружница будущая за ними увязалась. Обидно, вишь, стало, что другие-то не берут с собой. Пришли, шкуру коровью растянули, уселись на неё. Которая постарше всех, ожегом банным обчертилась, а хвост-то позабыла. Накрылись девки полотном беленым, слушают. Вдруг заскрипел снег, завыл кто-то, и шкура у них поехала. Ох, они перепугались! Кто-то за хвост шкуру тянет. Моя-то из-под полотна выпросталась - Господи, Господи! Ужас какой! - к хвосту не то свинья, не то собака привязана, летит так, что пыль снежная аж Луну застила. И несутся они по буеракам каким-то, а места все незнакомые. И тащит их к речонке. Не
иначе, окаянный их под лёд запустить хотел, чтобы уж не нашли. Тут девки запричитали, закрестились, молитвенное что-то затянули. Затявкала, завыла собака эта, закрутилась на одном месте так, что девки и память потеряли. Очнулись когда, глядят: места незнакомые. Потом только признали, что это мельница старая. А уж вёрст десять от дому-то. Так к утру и добрели, изодранные все, помороженные. Слушаться моя больше и не ходила».

*Шуликуны вылезают на землю из воды — из речной проруби или болота. Размером они с кулачок. У них заостренная голова, похожая на конус и острые железные шапочки. Шапками они долбят лед в проруби, когда выбираются из водоема на землю. Те, кто видел шуликунов, утверждают, что у них нет пяток (на копытах), а изо рта пышет огонь. Одеты они в пестрые, разноцветные одежды.