Я пил вчера у генерала ФСБ
Он бы могуч как вся его квартира
Я пил в бассейне, кабинете, бане, тире и т. д.
И оценил фаянс японского сортира
Я пил в бассейне, кабинете, бане, тире и т. д.
И оценил фаянс японского сортира

«Ты что, поёшь?» – «Да, вроде бы пою»
«Твои коллеги – дрянь да пидарасты
Я этот юмор бы собрал разок в гулаговском раю
А ты ничё, талантливый, очкастый»
Я этот юмор бы собрал разок в гулаговском раю
А ты ничё, ты наливай, очкастый»

«Ну что, сынок, поднимем за ВВ,
Хотя достал он нас конечно тоже
Мы всё имеем – дачи, стражу, уважение и лавэ,
Но так хотелось, чтоб страна цвела построже».
Мы всё имеем – дачи, стражу, уважение и лавэ,
Но так хотелось, чтоб страна цвела построже».

«Державу рвёт от олигархов и воров,
Мы скоро спросим их, они за всё ответят
Я умереть за нашу родину несчастную готов
Но, к сожалению, есть семья и дети»

Я умереть за нашу родину несчастную готов
Но, к сожалению, есть семья и дети»
Да, слава богу демократии …,
Давай, чтоб Русь стояла да вера пела
Я после третьей осмелел, спросил:
«На чьи труды дворец?»
А он ответил: «Не твоё собачье дело»
Я после пятой осмелел, спросил:
«На чьи труды дворец?»
А он ответил: Эх, сынок….

Мы пили за Чечню и за Афган,
Под водку шли объятья и маслята
И думал я очкастый, смирный небогатый ветеран:
«Средь генералов есть кайфовые ребята»
И думал я очкастый, смирный небогатый ветеран:
«Средь генералов есть фартовые ребята»

Под утро он вовсю уже рыдал
То ставя к стенке, то ставя к стенке, то гадал на партбилете,
Но самой страшной главной тайны к счастью вам не рассказал,
Ведь у меня свои семья и дети
Но самой страшной главной тайны к счастью я не рассказал,
Ведь у меня свои семья и дети

Вечер, поезд, огоньки,
Дальняя дорога...
Дай-ка, братец, мне трески
И водочки немного.

Я седой не по годам
И с ногою высохшей,
Ты слыхал про Магадан?
Не слыхал?! Так выслушай.

А случилось дело так:
Как-то ночью странною
Заявился к нам в барак
Кум со всей охраною.

Я подумал, что конец,
Распрощался матерно...
Малосольный огурец
Кум жевал внимательно.

Скажет слово и поест,
Морда вся в апатии.
“Был, — сказал он, — говны, съезд
Славной нашей партии.

Про Китай и про Лаос
Говорились прения,
Но особо встал вопрос
Про Отца и Гения”.

Кум докушал огурец
И закончил с мукою:
“Оказался наш Отец

Не отцом, а сукою...”

Полный, братцы, ататуй!
Панихида с танцами!
И приказано статуй
За ночь снять на станции.

Ты представь — метёт метель,
Темень, стужа адская,
А на Нём — одна шинель
Грубая, солдатская.

И стоит Он напролом,
И летит, как конница,
Я сапог Его — кайлом,
А сапог не колется!

Помню, глуп я был и мал,
Слышал от родителя,
Как родитель мой ломал
Храм Христа Спасителя.

Это ж Гений всех времён,
Лучший друг навеки!
Все стоим, ревмя ревём,
И вохровцы, и зэки.

Но шарахнули запал,
Применили санкции —
Я упал, и Он упал,
Завалил полстанции...