"За меня другие отпоют все песни, и быть может выпьют за меня враги..."
(Высоцкий В.С.)
В истории России было три великих народных поэта: Пушкин, Есенин, Высоцкий. У одного арабские корни, у другого татарские, у третьего еврейские.
Ещё Даль сказал, что национальность человека определяется языком, на котором он думает.
Мне меньше полувека – сорок с лишним.
Я жив, тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед Ним.
Высоцкий жив и сегодня, благодаря людской памяти,.... Недаром кто-то из поэтов сказал: "Когда люди слушают песни Высокого, то вспоминают, что они люди".
Кому не нравится, тот идет и слушает Стаса Михайлова...
Михаил Шемякин:
"Нас познакомил Михаил Барышников. Миша жил тогда в роскошном особняке у Одиль Версуа. И я прослушал несколько песен Высоцкого, и меня прежде всего потрясла "Охота на волков". Одной этой песни было достаточно для меня, чтобы понять: Володя - гений! Все, баста! В этой песне было сочетание всего, - как говорят художники: есть композиция, рисунок, ритм, цвет - перед тобой шедевр. То же самое было в этой песне: ни одной фальшивой интонации. Все было, как говорили древние греки, в классической соразмерности. Полная гармония, да плюс к этому - все было на высоченном духовном подъеме! Это гениальное произведение, а гениальные произведения никогда не создают мелкие люди".
(Высоцкий В.С.)
В истории России было три великих народных поэта: Пушкин, Есенин, Высоцкий. У одного арабские корни, у другого татарские, у третьего еврейские.
Ещё Даль сказал, что национальность человека определяется языком, на котором он думает.
Мне меньше полувека – сорок с лишним.
Я жив, тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед Ним.
Высоцкий жив и сегодня, благодаря людской памяти,.... Недаром кто-то из поэтов сказал: "Когда люди слушают песни Высокого, то вспоминают, что они люди".
Кому не нравится, тот идет и слушает Стаса Михайлова...
Михаил Шемякин:
"Нас познакомил Михаил Барышников. Миша жил тогда в роскошном особняке у Одиль Версуа. И я прослушал несколько песен Высоцкого, и меня прежде всего потрясла "Охота на волков". Одной этой песни было достаточно для меня, чтобы понять: Володя - гений! Все, баста! В этой песне было сочетание всего, - как говорят художники: есть композиция, рисунок, ритм, цвет - перед тобой шедевр. То же самое было в этой песне: ни одной фальшивой интонации. Все было, как говорили древние греки, в классической соразмерности. Полная гармония, да плюс к этому - все было на высоченном духовном подъеме! Это гениальное произведение, а гениальные произведения никогда не создают мелкие люди".
И шкур моих набедренных не тронь,
Молчи , не вижу я тебя в упор,
Сиди вон и поддерживай огонь
Мой дядя, что достался кабану,
Когда был жив, предупреждал меня:
Нельзя из людоедок брать жену!
Не опошляй семейный наш уклад,
Не убранны пешера и очаг,
Разбаловалась ты в матриархат
Здесь глава, и мужчина- я,
Соблюдай отношения,
Первобытнообщинныя
тема была там где и все ДР темы - в банкетном )25.01
конечно, для В.С. мониторного пространства не жалко..просто я информирую, что народ уже высказалсо
Когда секунд недостаёт, —
Недостающее звено
И недолёт, и недолёт?!
Смешно, не правда ли?
Ну вот —
И вам смешно, и даже мне, —
Конь на скаку и птица влёт —
По чьей вине?
Как о себе спел...
Сеймочка, в том, предыдущем обсуждении я процитировала Кортнева: "Стал фоткой на стене, а был вином и хлебом"... Не о Высоцком, но как подходит!
Там ему подарили первую гитару и он начал петь первые песни
...Он умирал, безумец Девона. Наивный, гордый, слабый человек с насмешливыми строгими глазами -- и шесть часов перебирал в горсти крупицы, крохи Времени, слова, стеклянные и хрупкие игрушки, боль, гнев и смех, и судороги в горле, всю ржавчину расколотого века, все перья из распоротой души, все тернии кровавого венка, и боль, и плач, и судороги в горле... Он умирал. Он уходил домой. И мешковина становилась небом, и бархатом -- давно облезший плюш, и жизнью -- смерть, и смертью -- труп с косою, и факелы -- багровостью заката; он умирал -- и шелестящий снег, летящие бескрылые страницы с разрушенного ветхого балкона сугробами ложились на помост, заваливая ночь и человека, смывая имя, знаки и слова, пока не оставался человек -- и больше ничего. Он умирал. И Истина молчала за спиною, и Дух, и Плоть, и судороги в горле...
...Он умирал, безумец Девона. Они стояли. И они смотрели. И час, и два, и пять, и шесть часов они стояли -- и молчала площадь, дыша одним дыханьем, умирая единой смертью; с ним -- наедине. Наедине с растерзанной судьбой, наедине с вопросом без ответа, наедине -- убийцы, воры, шлюхи, солдаты, оружейники, ткачи, и пыль, и швы распоротого неба, и боль, и смех, и судороги в горле, и все, кто рядом... Долгих шесть часов никто не умер в дреме переулков, никто не выл от холода клинка, никто не зажимал ладонью раны, никто, никто,-- он умирал один. И этот вопль вселенского исхода ложился на последние весы, и смерть, и смех, и судороги в горле...
...Он умирал, безумец Девона. Все было бы банальнее и проще, когда бы он мог дать себе расчет простым кинжалом... Только он -- не мог. Помост, подмостки, лестница пророков, ведущая в глухие облака, дощатый щит, цедящий кровь по капле, цедящий жизнь, мгновения, слова -- помост, подмостки, судороги в горле, последняя и страшная игра с безглазою судьбою в кошки-мышки, игра, исход... Нам, трепетным и бледным, когда б он мог (но смерть, свирепый сторож, хватает быстро), о, он рассказал бы, он рассказал... Но дальше -- тишина.
ОЛДИ
думать стихами дано , можно сказать, только избранным.
Пусть мне олово в глотку вольют, пусть глаза отдадут
воронью --
Как умею, встаю, как умею, пою; как умею, над вами смеюсь.
От начала прошлись до конца. Что за краем? Спроси мертвеца.
Каторжанин и царь, блеск цепей и венца -- все бессмыслица.
Похоть скопца.
Он же.. О. Ладыженский, тот, кто пишет в дуэте ОЛДИ странные, неординарные стихи…. Сначала я узнала о нём. Потом уже об Олди…
Так и живем. То платим, то не платим
За все, что получаем от судьбы,
И в рубище безмолвные рабы,
И короли, рабы в парчовом платье,
Так и живем, не слыша зов трубы.
Мы не хотим, не можем и не знаем,
Что дальше, что потом, что за углом,
Мы разучились рваться напролом,
А тот, кто мог — он быстро забывает
И прячет взгляд за дымчатым стеклом.
Все, как один — воспитанны, одеты
И даже (что греха таить?) умны,
Мы верим Фрейду и не верим в сны,
Какие-то в нас струны не задеты,
А в детях уже нет такой струны.
Гадали двое -- чья возьмет? А может быть -- ничья?
Стояли двое, в дно вонзив клинки стальных мечей,
И тихо воды нес свои израненный ручей...
Стояли два меча в ручье -- чего ж не постоять?
И отражал, журча, ручей двойную рукоять,
И птиц молчали голоса, и воздух чист и сух,
И упирались в небеса вершины Сафед-Кух,
Вершины Белых гор...
Но нет мечей, есть лишь ручей -- смеясь и лопоча,
Несется он своим путем, своим Путем Меча,
Сам по себе, один из двух, закончив давний спор,
В глуши отрогов Сафед-Кух, заветных Белых гор...
Легенды -- ложь, легенды врут, легенды для глупцов,
А сталь сгибается, как прут, в блестящее кольцо,
И нет начала, нет конца у этого кольца,
Как рая нет для подлеца и меры для скупца...
Мне снился сон. Спроси -- о чем? Отвечу -- ни о чем.
Мне снился сон. Я был мечом. Я был тогда мечом.
Я был дорогой и конем, скалою и ручьем,
Я был грозой и летним днем,
Прохожим и его плащом,
Водою и огнем...
А по морям, да по волнам
Сегодня - здесь, а завтра - там
Я целый день плескаюсь в море
Голой жопой к рыбакам
Дурдома нет без дураков,
Рыбалки нет рыбаков,
А я рыба, а я рыба, а я рыба без трусов
Па-рано-рано поутру
Я корчу рожу осетру
Его подруга всю неделю
Мечет красную икру
И у меня полно врагов
Среди пузатых осетров
А я рыба, а я рыба, а я рыба без трусов