Оптимизм и пессимизм Лейбница

Лейбниц (1646-1716) был одним из выдающихся умов всех времен, но как человеческим существом им трудно восхищаться. Правда, он имел те добродетели, которые каждый хотел бы найти в рекомендациях будущего служащего: он был трудолюбив, бережлив, воздержан и честен в денежных делах. Но у него совсем не было тех возвышенных философских достоинств, которые были так характерны для Спинозы. Его лучшая мысль не доставила бы ему популярности, и он оставил свои рукописи, в которых излагалась эта мысль, неопубликованными. А то, что он опубликовал, имело целью заслужить одобрение государей и государынь. Следствием этого является то, что есть две системы философии, каждую из которых можно рассматривать как представляющую взгляды Лейбница: одна, которую он открыто провозглашал, была оптимистичной, ортодоксальной, фантастичной и мелкой; другая, которую постепенно извлекли из его рукописей относительно недавние издатели, была глубокой, ясной, во многом сходной с философией Спинозы и удивительно логичной. Именно популярный Лейбниц изобрел теорию, что наш мир - лучший из всех возможных миров (к чему Ф.Г. Брэдли добавил сардоническое замечание "и все в нем - это необходимое зло"); именно на этого Лейбница Вольтер дал карикатуру в образе доктора Панглосса. Было бы неисторично игнорировать этого Лейбница, но другой сыграл значительно большую роль в философии.


Лейбниц родился за два года до окончания тридцатилетней войны в Лейпциге, где его отец был профессором нравственной философии. В университете он изучал право, а в 1666 году в Альтдорфе получил степень доктора, там же ему предложили профессуру, от которой он отказался, сославшись на то, что "имеет в виду совершенно иное". В 1667 году он поступил на службу к епископу Майнцскому, который, как и другие западно-европейские князья, находился в постоянном страхе перед Людовиком XIV. С одобрения епископа Лейбниц сделал попытку убедить французского короля лучше вторгнуться в Египет, нежели в Германию, но ему вежливо напомнили, что священная война против неверных вышла из моды со времен Людовика Святого. Широкие круги общества о его проекте не знали до тех пор, пока его не открыл Наполеон, когда он в 1803 году (спустя четыре года после своего неудачного египетского похода) захватил Ганновер. В 1672 году в связи с этим планом Лейбниц выехал в Париж, где и провел большую часть времени из последующих четырех лет. Его парижские знакомства имели большое значение для его духовного развития, так как в это время Париж стоял во главе мира и в области философии и в области математики. Именно там в 1675-1676 годах создал он исчисление бесконечно малых величин, не зная предшествующую, но не опубликованную работу Ньютона по этому же самому вопросу. Работа Лейбница впервые была опубликована в 1684 году, а работа Ньютона - в 1687 году. Последующий спор относительно приоритета был неблаговидным и позорным для обеих сторон.

Лейбниц был тайным советником юстиции курфюрстов Ганноверского и Бранденбургского, а также Петра Великого; имел чин имперского тайного советника и титул барона «Священной Римской империи». В области философии политики Лейбниц был скорее практиком, чем теоретиком. Лишь немногое в его сочинениях может быть отнесено к теории политики. Лейбниц обладал редким даром политического предвидения. Он осознал, в чем состоит суть европейской стратегии, и на три века предвосхитил ее современное понимание. Европа того времени страдала от разрушительных последствий Тридцатилетней войны. Но имя интересов объединенной Европы приходилось останавливать французов, без чего нельзя было удержать турок от похода на запад. Достижению единства мешали религиозные разногласия. Лейбниц считал своей задачей примирить соперничавшие группировки. С этой целью он написал множество трактатов и писем по вопросам, вызывавшим разногласия, -- о природе, о милости Господней, о таинстве евхаристии и т.п. В них он пытался найти рациональную основу для дискуссии и, как он надеялся, для согласия. Можно сказать, что этой же цели служит вся философия Лейбница, хотя мысль о том, что сложным для понимания метафизическим построениям (таким, например, как в работе «Об искусстве комбинаторики») все же суждено сгладить противоречия, свидетельствует скорее об оптимизме Лейбница, нежели о том, что он нашел путь к религиозной и политической гармонии.


Лейбниц выделяет в “Теодицее” (в подобном различении заметно влияние Августина) три типа зла:

I) метафизическое;

2) моральное;

3) физическое.

Метафизическое зло связано с конечностью смертных существ, а следовательно, их несовершенством. Моральное зло -- это совершаемый человеком грех, когда он не выполняет целей, для которых предназначен. И причина такого зла не в Боге, а в человеке. Однако в общем плане сотворения выбор мира, в котором предусмотрено существование Адама, могущего грешить, должен рассматриваться в сравнении с другими возможными вариантами по позитивности.

Относительно физического зла Лейбниц пишет: “Можно сказать, что Бог часто наказывает за какую-либо вину для достижения определенной цели: например, предотвращение большего зла либо достижение большего блага. Наказание служит средством исправления или примером; зло зачастую помогает заставить больше любить благо, а иногда способствует усовершенствованию того, кто его терпит: так посеянное в почву зерно подвергается чему-то вроде разложения для того, чтобы прорасти. Этим прекрасным сравнением пользовался для примера сам Иисус Христос”.

Эта грандиозная концепция составила основу “оптимизма Лейбница”, ставшего предметом оживленных дискуссий на протяжении всего XVIII столетия.

Относительно физического зла Лейбниц пишет: "Можно сказать, что Бог часто наказывает за какую-либо вину для достижения определенной цели: например, предотвращение большего зла либо достижение большего блага. Наказание служит средством исправления или примером; зло зачастую помогает заставить больше любить благо, а иногда способствует усовершенствованию того, кто его терпит: так посеянное в почву зерно подвергается чему-то вроде разложения для того, чтобы прорасти. Этим прекрасным сравнением пользовался для примера сам Иисус Христос".

Эта грандиозная концепция составила основу "оптимизма Лейбница", ставшего предметом оживленных дискуссий на протяжении всего XVIII столетия.

До чего же странен оптимизм Лейбница... Опять же - не то, чтобы ему не хватало бедствий, да и лучшее цветет не иначе, как на руинах платоновского Блага. Если мир этот и существует, то не потому, что он является лучшим, а скорее, наоборот, он - лучший, потому что существует, потому что он таков, каков есть. Философ пока еще не следователь (им он станет в эмпиризме), а еще менее - судья (он им станет с появлением Канта и суда Разума). Это адвокат, и адвокат Бога, следуя слову, изобретенному Лейбницем - "теодицее" - он защищает Дело Бога. Разумеется, оправдание Бога перед лицом зла всегда было одним из общих мест в философии. Но барокко стало эпохой длительного кризиса, когда обычное утешение уже не годилось. Происходит крушение мира, именно это крушение должен реконструировать адвокат с предельной точностью, но на другой сцене, в соотнесении с иными принципами, способными его оправдать (отсюда и юриспруденция). Глубине кризиса должна соответствовать и острота оправдания: мир должен быть наилучшим не только в общем и целом, но и в подробностях или во всех случаях.

Наконец, о концепциях современной метафизики основанных на идеях "наименования" (символического конструирования), которые, исходя из метафизики "бытия жизни", не столько обращают внимание на то, что "вне человека", сколько сосредоточивают свое внимание на возможностях "выйти за пределы физики" "внутри" человека и символически конструируемого им "из своего нутра" ("самобытия") мира человека. Такой "выход", "мета", "транс" связывается прежде всего с тем, что человек всему в мире должен "дать Имя" как бытию жизни, а не как формальному обозначению, что превращает имя в "текст". Ничто в данном случае может, конечно, подниматься как проблема о возможности или неизбежности уничтожения бытия как жизни и истины, но главное для "метафизиков наименования" в другом Ничто как проблема о возможности или неизбежности уничтожения бытия как жизни и истины - это проблема о возможности или неизбежности уничтожения бытия "истинной жизни имени" в жизни культуры, нравственности, эстетическом и других сферах символически-коммуникативных действий людей, а прежде всего в истинной жизни языка.

Так поставленные проблемы в равной степени могут быть источником "смеси" оптимизма и пессимизма в самых неожиданных сочетаниях.